Частица тьмы - Терри Тери

Мы можем сделать это вместе, — думаю/ет я/она.

Все смещается и меняется: мы с Шэй? И с Чемберленом. Шэй плачет, Дженна там. Они на кровати, обнимают друг друга.

Кто-то кричит: «Уходите из дома!» в голове Дженны/моей. В голове Шэй тоже. Мы говорим Шэй, что Кай там, он идет.

Шэй встает, хватает на руки Чемберлена, выбегает из дома.

Видит бегущего к ней Кая.

И… что там падает с неба?

Я/Дженна накрываю/ет собой Шэй и Чемберлена за секунду до того, как взрывается бомба.

СВЕТ… ЗВУК… БОЛЬ

Крик бьется эхом в ушах, но уже не в воспоминании/сне.

Сердце колотится как сумасшедшее. Я открываю глаза и не сразу понимаю, кто кричит. Я сама? Но затем комната принимает свои обычные очертания.

Шэй сидит на полу рядом с Ионой.

Кричит Иона. И кричит от боли.

22

ШЭЙ

Я заслоняю Иону от боли, как могу, не теряя при этом концентрации внутри нее. Ее агония удваивается во мне: к действительной боли прибавляется боль оттого, что это ей больно.

И на этот раз я вижу, как все происходит — с самого начала.

Что бы ни вызывало болезнь — возможно, это некое темное свечение, остающееся от заболевших? — оно действует как катализатор, порождая повторяющиеся отрезки мусорных ДНК внутри нее: гены, которые в нормальном состоянии неактивны, включаются в работу и воспроизводятся снова и снова, пока клетка не наполняется копиями РНК. В то же время они преобразуются для производства нового протеина — того самого, который я уже находила раньше в умирающих клетках. Производящий протеин механизм инфицированной клетки берет верх, работает все быстрее и быстрее, и это напоминает каскад: несколько капель становятся водопадом. Процесс распространяется на весь организм, и ее клетки начинают умирать.

Но как это остановить? Я не могу. Еще одна неудача — и ее результат ужасен.

Я остаюсь в голове Ионы — иначе и быть не может — и намерена сделать все, что в моих силах. Знать бы только, что.

«Ты говорила, что можешь как-то помочь, так помоги!» — говорит она.

«Но я не знаю как».

Спазм мучительной боли сжимает ей внутренности, и я смягчаю его как могу. Боль немного ослабевает. «Подумай, что ты делала? Ты заболела. Как ты остановила болезнь в себе?»

«Я ничего не делала. Все произошло само собой».

Очередной спазм скручивает Иону, и на какое-то время мысли сворачиваются, потом снова возвращаются.

А я не могу забрать ее боль. Мне хочется убежать, спрятаться, остановиться. Но дело не только в физической боли. Я вспоминаю, как умирала мама, как я пыталась помочь ей, показать, как делить боль на части и прятать. У меня это получилось. Она не смогла.

Может, в этом что-то есть?

Еще одна волна боли накрывает Иону. Бесценные секунды потеряны.

«Иона, послушай меня. Мысленно посмотри на то, что я тебе покажу. Спрячь боль: убери ее в ящик и закрой его».

Я показываю ей, что имею в виду, и она визуализирует, стараясь делать, как я сказала.

«В ящик не помещается». Иона плачет.

«Значит, возьми что-то побольше: целый дом».

Еще один спазм. Я не знаю, как долго она это выдержит.

Я должна цепляться за надежду. Думай, Шэй. Я заболела, в точности как Иона, и этот неконтролируемый процесс, должно быть, происходил и во мне, как сейчас в Ионе. Почему же у меня он остановился? Если из-за тех дополнительных ДНК, которые есть у меня, то какова их функция?

Может быть, дело не только в том, чтобы спрятать боль, а еще и в том, чтобы было куда ее спрятать — не просто визуализация комнаты или здания, но реальное место.

Та темная тень — буфер или что-то там еще — внутри меня. Та, которую я ощущаю? Не в ней ли дело? Не для его ли кодировки нужна моя дополнительная ДНК?

Я не могу изменить ДНК Ионы, не могу передать ей свою, не могу создать ДНК из ничего внутри подруги.

Надо заглянуть в себя, присмотреться, выяснить, что могло возникнуть во мне самой.

«Иона? Ты сейчас немножко побудешь одна. Люблю тебя».

Я отпускаю Иону и заглядываю глубоко внутрь себя. Дальше, глубже того, куда я заходила раньше. Силюсь увидеть все яснее, но это попытка рассмотреть то, что нельзя увидеть.

Может быть, как в случае с аурой: видишь только тогда, когда не смотришь?

И теперь все становится яснее. Глубоко внутри меня некий темный щит. Это тот ящик, дом или любой другой физический символ, который прячет боль. И это то, что нужно Ионе.

Если у Ионы не получится создать свой, могу ли я поделиться? В отличие от обычных вещей, он, похоже, не имеет таких физических характеристик, как размер и величина, как у обычных вещей; это одновременно ничто и все. Крошечное и громадное.

Я могу попробовать направить его на Иону. Так же, как использовала частицы в качестве волн. Пусть волны темного исцеления идут от меня к Ионе.

Только бы не опоздать. Я возвращаюсь к Ионе и нахожу внутри нее едва дрожащую искру, слабый шепот мысли. И все же она еще жива. Едва-едва, но жива.

Я чувствую присутствие Септы и Беатрис, все слились воедино, даже Ксандер. Вместе они помогают мне направить темную волну на Иону.

Я побуждаю ее саму присоединиться к нам, бороться, спрятать боль там, где она никогда больше не причинит ей вреда.

И внезапно, разом, ее боль уходит.

23

КЕЛЛИ

Нет ничего хуже, чем ждать, наблюдать и не иметь возможности что-нибудь сделать.

Надеюсь, я поступила правильно, приведя Септу на помощь Шэй.

Они обе внезапно обмякают. Шэй плачет, словно у нее разрывается сердце. Иона лежит, неподвижная и бледная, на диване перед ними.

О, нет, нет…

Я беру Шэй за руку.

— Ты сделала все, что могла.

Она вскидывает глаза, качает головой.

— Иона жива. Просто спит. Она выжила.

Септа подтягивается и садится чуть прямее. Лицо у нее такое же бледное, как и у Шэй.

— И это хорошо. Хочу поговорить с ней. Она выпила мое любимое вино.

24

ШЭЙ

Смотрю на спящую Иону. Келли говорит, мне тоже надо поспать, и я знаю, что она права, но я боюсь, что, если оставлю Иону, с ней что-нибудь случится: она умрет, или когда я проснусь, то обнаружу, что все это плод моего воспаленного воображения, и она на самом деле умерла.

Поэтому я смотрю на нее и думаю.

Если бы Иона не вернула меня в то время, когда я болела, к тому, как я прятала боль и убирала ее подальше, не думаю, что смогла бы найти решение. Она помогла спасти собственную жизнь. Я не понимала, как передать ей ДНК, но такой способ — с помощью темных волн и темного вещества — сделал то же самое. Я проверила потом — так вот, те ДНК, которые есть у меня и у всех выживших, есть теперь и у Ионы. Должно быть, они как-то связаны.

А что же мама? Если б я знала тогда, смогла бы спасти ее? Возможно. Теперь не узнаешь, и мне так жаль, что я не могу вернуться назад во времени и вылечить ее.

Ксандер мысленно зовет меня, но я отказываюсь с ним разговаривать. Он ликует; я успеваю почувствовать это до того, как выталкиваю его из своей головы. Он будет думать, что сделал все правильно, и доказательство тому — спасение Ионы.

Но ведь она могла умереть. Теперь, когда выжила, изменится ли она навсегда, как я? Если так, то, возможно, не поблагодарит нас за это. И как мог Ксандер так рисковать ее жизнью? Знает ли он, как много она для меня значит?

Наверняка знает. Может быть, потому и привез ее, чтобы мотивировать меня приложить еще больше усилий и найти способ расширить пределы своих возможностей.

Мама была права: есть в нем что-то дурное, даже порочное. Он лжет, он оправдывает ложь, он манипулирует окружающими его людьми и причиняет им боль.